Размах крыльев ангела - Страница 99

Карина вспорхнула с кресла, стремительно процокала каблуками в спальню и там затихла. Ошарашенная Маша не сразу бросилась вдогонку. Она не могла понять, что ей делать в такой щекотливой ситуации. Звонить Мишке? Хватать за руки непрошеную гостью, преграждать дорогу? Этого еще не хватало! Ведь Маша когда-то сама прятала от мужа в сейф книги раскольников. Она и сама вынуждена была считать деньги.

Существует же, в самом деле, женская солидарность!

Пока Мария раздумывала и догоняла, Карина уже орудовала в спальне. Скинув босоножки, она с ногами забралась на кровать и колдовала над сумасшедшими кляксами, висевшими над кроватью. Маша еще в прошлом году пыталась снять эту апокалиптическую картину, но та оказалась чуть ли не вмурованной в стену. Внезапно дикие кляксы отъехали в сторону, обнажив серенькую дверцу с кодовым замком. Карина быстро набрала код – Маша только услышала, как цокнули по кнопкам алые акриловые ногти, – распахнула дверцу. Оба отделения сейфа были девственно пусты. Карина, казалось, ничуть этому не удивилась.

– Хм, опередил, – ничуть не обескураженно констатировала она. – Пройдоха. Ты представляешь?

Она произвела какие-то обратные манипуляции, закрывая дверцу и водружая картину на место.

– Классная вещица, – одобрительно бросила она, кивнув на бешеные кляксы.

– Василий Кандинский «Взрыв на фабрике художественных красок», – без тени иронии соврала Маша. Ситуация явно начинала ее забавлять.

– Круто. А раньше мы в этой комнате жили, так ты представляешь, здесь какой-то Саврасов висел, «Грачи прилетели».

«Грачи прилетели» Маша очень хорошо себе представляла, когда-то они с бабушкой тоже ночевали в этой комнате, когда приезжали в гости.

Карина надела босоножки, повозилась с застежками. Послюнявила палец и протерла ядовито-красный ноготь на ноге.

– И эти тоже симпатичные. – Карина одобрила вывешенные левее изголовья кровати три прабабушкиных картинки в тонких рамках. – Кто нарисовал?

– Прабабушка моя. – Честно призналась Маша, не могла соврать.

– А-а, – разочарованно протянула Карина, – но все равно ничего, веселенькие… Ну ладно, я пошла. Ты это, не говори Мишке, что я заходила. А впрочем… Впрочем, скажи, если хочешь. Вы же теперь практически единое целое.

– Карина, мы не целое, мы просто друзья детства.

– Ну-ну, я все это слышала, вы просто друзья детства. Ха! Это теперь так называется?

После ее ухода обалдевшая Маша присела в кресло, машинально отхлебнула воды из Карининого стакана. Задумалась.

Что же такое мог говорить дома ее детский приятель, что его жена не сомневается в их связи? И еще, как Карина могла хранить здесь свое колье, если давно живет в другом месте? И где теперь собирается жить Мишка, если разводится, а квартиру оставляет жене? И почему Маша не знает, что у нее дома есть сейф?

И по всему выходило, что этим сейфом активно пользовался Мишка. Пользовался и не хотел, чтобы Маша знала о существовании тайника. Мишка специально приходил в ее отсутствие, открывал двери своим ключом, клал что-то в сейф, брал что-то из сейфа. Но ведь Маша, как научил Вадим, всегда, уходя из дома, приклеивает к двери волосинку. Уходя, приклеивает, а возвращаясь, проверяет. Но ведь Маша поменяла замки. Выходит, у Мишки есть и новые ключи?

Маша прошла в прихожую, открыла шкатулку. На двух скрепленных между собой металлических колечках висели лишние ключи от новых замков. На каждом кольце не хватало по одному ключу.

А что там она говорила про колье? Старое, но очень дорогое? Не то ли это старинное колье, что имеет отношение к мифическим семейным бриллиантам?

И снова получается, что именно Мишка находился в ее квартире, когда туда пришел Иван. Получается, что голову Ваньке проломил именно Михал Юрич? Но зачем? И так трудно было себе представить, что Мишка кому-то мог нанести удар по голове статуэткой. Ее Мишка, который и в детстве-то не любил драться, старался все решить миром? Как там говорится: «Где ты в бизнесе порядочных видел»?

А не нужно ли позвонить капитану Сергееву и рассказать ему про сейф?

Нет, пока не нужно.

А не нужно ли все выяснить непосредственно у Михал Юрича? Слишком уж много к нему вопросов.

А вот это было бы неплохо.

Николай Степаныч возвращался из больницы. Нет, его не вылечили, его просто лечащий врач домой отпустил, переночевать, помыться. Не выдержал Степанычевых причитаний.

Степанычу в больнице не нравилось, хоть помирай ему было в больнице. Еще когда ехал туда, чувствовал, что гнилое это место. Ощущение у него было темное, мутное, словно стоит это он на краю большой и глубокой ямы и точно знает, что прямо сейчас его в спину толкнут, в яму эту. Как в воду глядел. В больнице оказалось почти как на зоне в былые годы, только хуже. В палате соседи как на подбор: один старый дед совсем, лежал бы себе да грехи замаливал, а он только знай, что к молодежи цеплялся. А эти двое, молодежь, те еще придурки, весь день по телевизору какие-то диски смотрят с мордобоем, а когда диски кончаются, то на канал переключают, где такие же отмороженные, как они сами, песни поют. Вроде бы репой называются те песни. А может быть, рэпой. А когда и песни заканчиваются, то бесстыдство рассказывают: кто из теток себе сиськи нарастил, а кто себе серьги в причинные места вставил. Срамота. Ночью тоже продыха нет, потому что тот, что совсем молодой сосед, храпит, хоть святых выноси. И по коридору всю ночь кто-то шастает и разговоры разговаривает. Не, на зоне лучше было, там порядка было больше, чем в этой больнице. Там отбой так уж отбой, спят чинно, и храпеть на всю камеру западло. Но и это ведь еще не все, еще ведь привязалась к нему какая-то тетка одноглазая – второй глаз после операции повязочкой белой закрыт – прохода не дает. Ловит его в коридоре, когда он передохнуть от телевизора выходит да покурить, под локоток цепко так хватает, все норовит поближе познакомиться. В гробу он ее видал в белых тапках.