– Вы мне помочь не можете! – жестко ответил Иван, совсем недавно такой близкий, удаляющийся на глазах. – Вот именно вы, Мария Константиновна, как раз и не можете. Кто-нибудь другой, может быть, и может, а вы нет. И, знаете, денег мне от вас не нужно, я без вас найду.
Решительно развернулся на сто восемьдесят градусов, вышел из кабинета и хлопнул дверью.
Маша тяжело вздохнула. Можно сказать, последний приятель только что хлопнул дверью у нее перед носом. Еще совсем недавно он запросто мог бросить Маше «Марь Константина, я вечерком к тебе забегу поболтать? Мороженого купить?», а последнее время и в гости не напрашивается, и противопоставил Машу всем остальным, прямо сказал, что в ее помощи не нуждается.
Почему, ну почему же уходят и уходят из ее жизни близкие и родные люди? Те, к кому успеваешь привязаться, о которых мечтаешь, чтобы они были рядом всегда? Об умерших речь не идет, здесь играет свою безжалостную роль суровый закон природы. Но Миша, Степаныч, Иван… Маше казалось, что она ничего не значащий, малозначительный элемент какой-то странной геометрии, она прямая, которая волею случая пересекается в некой точке с другими такими же прямыми, пересекается и вновь расходится, расходится дальше и дальше…
Маша утерла выкатившуюся из глаза непрошеную слезу, чтобы утешиться, позвонила в Талое, Вадиму, но трубку никто не взял. Опять Вадим не сидел в кабинете, ходил по своей колонии.
Тогда, чтобы хоть как-то себя к нему приблизить, Маша позвонила Александре в Лошки. Лошки, они ведь совсем близко от Талого, всего несколько часов автобусом. И Александра единственный человек, с кем можно было бы хоть чуть-чуть поговорить про Вадика. Но и Александра не отозвалась, длинные гудки сменились предложением оставить голосовое сообщение после сигнала. Сообщение Мария оставлять не стала, что проку? Набрала еще один номер, Клавы.
Клава ответила сразу же после первого гудка.
– Мариюшка, девочка моя! Я, как звонок услышала, такие гудки длинные, как межгород, сразу решила, что ты звонишь. Как ты, милая, все в порядке?
– Да, Клава, все хорошо, что мне сделается? – Не рассказывать же еще и Клаве за тридевять земель о своих проблемах? Что их со Степанычем волновать – помочь не помогут, только разнервничаются. Не молодые ведь уже, поберечь нужно. – Вы как?
– Ладно мы. Хорошо. Коля вот рисовать с утра с самого навострился, я в конторе сижу, баланс считаю. Туристов в этом году много, без продыха все работаем. Спасибо тебе, моя хорошая, за посылочку, что Александра от тебя привезла. Только что же ты деньги тратишь, себе бы лучше что купила. Со Светкой нам гостинцев прислала, с Александрой опять прислала, виданное ли дело! А Сашка, змея эта, ведь ни слова не сказала, что к тебе собирается, я б тебе вареньица передала нашего, прошлогоднего. В этом-то году земляничка только-только поспела у нас, тьма-тьмущая, а собирать некогда. Да я все равно выберусь, наберу.
Голос у Клавы был бодрый, словно она рапортовала на отчетной конференции. Ну и слава богу, хоть у кого-то все хорошо.
– Что там Александра?
– А что ей будет? Сегодня вот музей закрыла да с мужем в Норкин уехала. Вот узнает Пургин, покажет ей за такие художества! И муж ее не работник, навроде Македонского твоего, только с панталыку Сашку сбивает.
– А Светка как?
– У, Светка! Как приехала из вашего города, так прямо не узнать девку! Мы двадцать первого день рождения Нюси отмечали, матери ее, за столом все сидели, а тут и она как раз подъехала…
– Подожди, Клава, ты ничего не путаешь? – перебила Маша, она хорошо помнила, что билет у Светки был на шестнадцатое. Где ж ее носило пять дней-то? – Двадцать первого она прилетела? От нас, из Питера?
– Да что мне путать-то, Маша! Я же день рождения сестры своей помню еще. Приехала, торт с кремом привезла огромный, ваш, питерский, «Невские берега» называется. Вкусный такой, сочный! А сама такая загадочная, слова в простоте не скажет. Походила-походила по поселку – я ее к работе пристроить хотела, а она ни в какую, – а потом вещи собрала и опять куда-то укатила. Нюся говорит, что к очередному жениху поехала, знакомиться…
Да, торт с кремом пять дней за собой таскать не будешь, это точно. Но где же все-таки она была эти пять дней? Выходит, что в Питере? Ох, совсем непонятно. Лучше бы и не спрашивала, ломай вот теперь голову.
Маша отогнала тревожные мысли:
– Клава, ты мне про Степаныча расскажи. Я ему на мобильный несколько раз звонила, а он все время отключен. И сам он мне давно не звонил. Как поживаете-то?
– Хорошо поживаем, – радостно отозвалась Клавдия. – А мобильный у него, может быть, сломался? Он мне не говорил ничего. Я его вечером пропесочу, что не звонит.
Но была в Клавиной интонации какая-то неестественность, какой-то слишком уж неоправданный оптимизм. Маша немножко поднажала, почувствовав фальшь, но Клава стойко держалась своего, ловко перескочила на то, как-де там у Маши на личном фронте. Маша в долгу не осталась, привычно сослалась, что нажилась уже семейной жизнью, хватит с нее. Не хотелось ей торопить события, рассказывать, что наконец-то встретила и она хорошего человека.
Они поболтали еще немножко – о видах на ягоду в этом году, о том, что скоро грибы пойдут, что в Норкине наконец-то новую больницу достроили, оборудование все заграничное привезли, что Клаве удалось-таки дожать Пургина, чтобы в Лошках лавку продуктовую открыли, – и вдруг Клавдия не выдержала, захлюпала в трубку, завыла тонким голосом, на одной ноте:
– Машенька, беда у меня со Степанычем, не знаю что и делать-то мне! У-у-у!!!