Размах крыльев ангела - Страница 69

– Будьте здоровы! – радостно воскликнул профессор, вскидывая от бумаг круглый, очевидно лысеющий шарик головы – теннисный мячик, обедневший на ворс от длительного употребления. Мельком взглянул на Машу и так же резко опустил голову обратно к бумагам, сердито забурчал оттуда:—На пересдачу? Все пересдачи осенью. Все, все… Все экзамены давно закончены, у всех каникулы. Ка-ни-ку-лы. А я что? Имеет право старый профессор на заслуженный отпуск? Заметьте, законный отпуск, положенный ему государством. Государство нынче перед профессорско-преподовательским составом в сильном долгу, я вам скажу, так хоть отпуск законный не отнимайте! У меня самолет через несколько часов. Имеет право профессор провести свой отпуск раз в году в кругу семьи под пальмами?.. Молчите. А я вам отвечу, что имеет профессор такое право, так что все пересдачи осенью, осенью приходите.

Маша улыбнулась – развитие событий шло точнехонько так, как предсказывал бритый тип, черно-черепастый «ангел смерти».

Заблоцкий снова вскинул голову от бумаг, внимательно посмотрел на Марию.

– Я что, не русским языком выражаюсь? Все осенью… Кстати, мне отчего-то даже лицо ваше, девушка, незнакомо, а у меня, если вам это известно, фотографическая память на лица. Да, фотографическая.

Профессор глубоко и горестно вздохнул.

– Есть, знаете ли, такие особы, которые в течение семестра думают, что история искусства им совершенно ни к чему, и что лекции Заблоцкого им не нужны. Эти особы думают, что они великие творцы и таланты даже без истории искусства, а потом приходят как на именины и улыбаются. Да. А Заблоцкий тоже человек и хочет к морю, под пальмы, и чемодан у него еще не собран, заметьте.

Маше было невообразимо страшно идти к неизвестному профессору, которому как пароль требовалось передать привет от Степаныча. Этот Заблоцкий ведь может сказать, что никакого Степаныча он не помнит и в глаза никогда не видел. А, хуже того, если хорошо помнит все, что приключилось со Степанычем много лет назад, раскричится тогда и выгонит. Но сидящий перед ней человек, несмотря на ворчание, казался таким милягой, что страх моментально прошел. Маша заулыбалась еще шире, вдохнула пыли и снова громко чихнула.

– Будьте здоровы! Вы совершенно правы, холод нынче невозможный. Вот так простоите у меня над душой, замерзнете совсем и заболеете лихорадкой. И что потом скажете? Скажете, что Заблоцкий наслаждается теплом в тени магнолий, а вы из-за него простудились. Скажете ведь? Скажете!.. Ладно, расскажите мне быстро все, что знаете о прикладном искусстве Западного Междуречья и ступайте себе с миром.

Маша засмеялась в голос – стриженный под новобранца студент предсказал все как по нотам.

– И что смешного я спросил? Вы вообще знаете что-нибудь о прикладном искусстве Западного Междуречья?

– Нет, – искренне ответила Маша, – ничего не знаю.

– Замечательно. А вы хоть готовились к экзамену-то? А то я сейчас еще что-нибудь спрошу, а вы опять не знаете. Я вот тогда такому невежеству расстроюсь, а мне в отпуск улетать. И что, я, по-вашему, должен с таким настроением лететь к пальмам?.. Хорошо, может быть, вы что-нибудь можете мне поведать, так сказать, на свое усмотрение? В чем вы сильны? Какой раздел истории искусства вам лично ближе?

– Я могу рассказать о прикладном искусстве, укладе и традициях старообрядческой общины Восточной Сибири, – нашлась Маша.

– М-да? – Заблоцкий посмотрел недоверчиво, словно она только что призналась ему в том, что является членом секты. – Вообще-то я этого на курсе не читал. Впрочем, расскажите, я хоть что-то новое для себя узнаю. А я, видите ли, считаю, что если узнал что-то новое, полезное для себя, то день прожит не зря.

Об укладе и традициях староверческой общины Мария, и вправду, могла рассказывать долго. Долго и интересно, не зря же все-таки просидела пять лет в Лошках. Но профессор опаздывал на самолет, и вещи у него не сложены. Мария набрала в легкие побольше воздуха, собралась с духом:

– Я хочу передать вам привет от Николая Степановича Никифорова.

Заблоцкий еще немного пописал в своем блокноте, затем поднял на Машу голову, недоуменно переспросил:

– От кого, простите?

Гримасу при этом скорчил такую, словно бы Маша как щитом или как тараном прикрывалась неведомым господином Никифоровым, ради которого несчастный Заблоцкий вдруг все брось и поставь этой невежде оценку в зачетку. Вот прямо разбегись и пятерку ей поставь!

Хоть Мария была и готова к такому развитию событий, но сделалось ужасно неприятно. И как теперь поступить, она плохо себе представляла. Нет, напоминать и рассказывать она точно не станет. Просто отчитается перед Степанычем, что не нашла…

– От кого?.. Боже мой, от Кольки, что ли? – Профессор резко отодвинул стул, вскочил, радостно закричал. – От Кольки? Так бы сразу и сказали, а вы мне голову морочите. Так бы и сказали: Заблоцкий, тебе привет от Кольки Кифа!

Дмитрий Семенович в порыве радости то складывал ручки на кругленьком животе, то вскидывал их в стороны, то возвращал назад, на упругий ровненький животик:

– Где он? Как он? Столько лет ни слуху ни духу! Я же ему столько раз писал, а он как в воду канул. Я ему писал туда… ну… в общем, сами знаете, наверно, куда я ему писал. Я уж и не надеялся, что живой, гад такой! Вы ему прямо так и передайте, что он паразит! Нет, вы только подумайте! Мой друг Киф стал Николаем Степановичем! Годы, годы бегут… Сейчас же, сейчас же рассказывайте!

Он даже немного побегал взад-вперед по аудитории, не в силах сдержать радость, резко остановился:

– Нет, мы сделаем так! Я уже страшно опаздываю. Преступно, знаете ли, опаздываю! Вы можете меня проводить? Я вас довезу до метро «Озерки», и вы мне по дороге все расскажете, что успеете. Вы ведь, я так понял, с ним знакомы? Кстати, простите мою невежливость, как вас зовут?