Размах крыльев ангела - Страница 37

Степаныч, приведя Машу в чувство и успокоившись за ее здоровье, пошел в разведку – узнать, что творится в гостинице, Пургиновой вотчине, где останавливался тот всегда в собственных, хозяйских апартаментах. Пошел, оставив Машу на попечение неудачливой Незабудки. Или наоборот, поди разбери в такой ситуации.

Пургин не заставил себя долго ждать, пришел один, без охраны. По-хозяйски открыл калитку, зашел без спроса во двор, с нескрываемым интересом оглядел с ног до головы Машу.

– Это ты, что ли, тут с оружием шалишь?

Выпущенная на свободу Незабудка, собака определенно неглупая, даже не попыталась рычать, лишь напряглась, вышла на открытую прямую, загородила Машу. Маша так и не вставала с крыльца – ноги подкашивались до сих пор – сидела, отодвинув от себя ненавистное ружье, но в любой момент могла и снова за него схватиться.

– Чего молчишь-то, вояка?

Пургина Мария видела впервые, ее размеренная жизнь, сосредоточенная больше на домашних хлопотах, исключала всякое их пересечение. Да и Пургин в последнее время наведывался в Лошки нечасто.

Обыкновенный дядька, с абсолютно русским, крестьянским лицом, кряжистый и основательный, в старых джинсах, поблекшей от стирок гавайской рубахе навыпуск. На ногах шлепанцы на босу ногу – наружу торчат анемичные пальцы с кривыми пожелтевшими ногтями. Лет пятьдесят на вид. Ничуть не страшный, совершенно не похожий на хозяина жизни. Разве ж могут быть у хозяина жизни ноги с грибками!

Он протянул руку, небрежно потрепал Незабудку по уху, как-то так, что она почтительно отошла, уступила дорогу, и уселся рядом с Марией на теплые, нагретые солнцем доски.

– Жарко сегодня, – обращаясь в никуда, сообщил Пургин. – Так что молчишь-то?

Маша бесцветным голосом ответила:

– Да идите вы… Я из-за вас только что чуть человека не убила.

– Переживаешь, значит? – Его голос тоже не искрился красками. – Это понятно, первый раз всегда так бывает.

Маша бросила на него недоверчивый взгляд.

– Не-е, ты не подумай, я теперь мирный, – помолчав, добавил:—А раньше довелось. В Афгане, знаешь как бывало? Или ты, или тебя.

И не было в его голосе ни бравады, ни попытки запугать, поставить на место. Будто просто успокоить хотел. Спросил уже по-другому, как и самый первый вопрос задал, с интересом и скрытым смешком:

– Как звать? Мужа твоего я успел узнать, а с тобой пока не знаком. Ты что, такая же психованная?

– Маша. Будешь тут психованная…

– Так ты смотри, Маша, у меня с такими как ты разговор короткий. Ружье отберу, ремень сниму и выпорю, чтобы знала в другой раз что делаешь. А потом твой вернется и тебе еще навешает, за потерю оружия.

– Григорий Палыч, вы извините меня, – повинилась Маша, – только вы первый начали. Зачем вы так с Незабудкой?

– Ну, ты сравнила! – Псина, услышав свое имя, повернула голову, задела Пургина по ноге. – Не тряси тут блох своих на меня!

– Уйди, Незабудка, полежи в сторонке, – спокойно попросила Маша, словно человека, и собака послушно встала, перелегла в тень, под яблоню. Чудеса дрессировки!

– Слушается тебя?

– Вроде да.

– Это ты, я смотрю, ее вымыла?

– И причесала. – Маша понимала, что нужно заискивать, упрашивать, взывать к чувствам, но отчего-то не могла. – Я не хочу, чтобы ее застрелили.

– Да ну? – изумился Пургин. – Что, и ружье снова схватишь?

– Я надеюсь, что больше не понадобится ружье, – дипломатично ответила Мария.

– А чего ты тогда хочешь?

Маша задумалась. Понятно было, что вопрос этот не несет никакой смысловой нагрузки, что Машины желания не имеют в данном случае никакого значения, что относится вопрос… Да ни к чему конкретному он не относится.

Уже скоро три месяца, как она в этих чертовых Лошках. С ужасом сознает, что эта жизнь, от одного вида которой она впервые в жизни напилась до потери памяти в день приезда, больше не вызывает у нее неприятия. Движения ее доведены до автоматизма, все мысли в голове работают в одну сторону. Она на слух, по скрипу ворота может определить, сколько воды тащит в ведре Степаныч из ее колодца. Она с закрытыми глазами может начисто перемыть посуду в щербатом алюминиевом тазу с холодной водой. Она во сне видит, как мелькают спицы в переднем колесе ее велосипеда, переваливающегося по ухабам в Нозорово. Ей снятся кочки, усыпанные маленькими ажурными кустиками с мелкими пупочками зрелых черничин, а раньше, раньше ей снились Монмартр и Мойка, прогулочные катера на Фонтанке, Лувр. Ее манерная, щипаная короткая стрижка, тщательно выполненная самим Данечкой-красавчиком, превратилась в настоящее безобразие – полгода после тифа – и ее это мало волнует. Сапоги на высоченной шпильке пылятся на чердаке вместе с таким же никчемным барахлом. Она забыла даже слово «маникюр». Ее муж живет непонятно где, и это тоже больше не приводит ее в замешательство. У нее, в конце концов, печки нет, а по ночам становится холодно. И еще, только что она чуть было не убила человека.

– Я хочу работу, – честно и прямо ответила Маша на вопрос, которого ей, в общем-то, никто и не задавал.

От неожиданности Пургин даже поднял брови, только Маша этого не заметила. Он повернул к ней свое простецкое лицо, вернул брови на место и поинтересовался, как ни в чем не бывало:

– Что делать можешь?

– Все что нужно, – твердо ответила Маша. Она поняла вдруг, что если упустит этот шанс, то другого может не быть еще долго. А к тому времени, когда он случится, она может совершенно опуститься, превратиться в ничем не интересующуюся, бесполезную клуху с одной извилиной в голове, способной только и определять, что количество воды в скрипящем на вороте ведре.